Лёха Тыгырнов. Сын. Ванька
Один вопрос из двух частей. часть 1: — вот почему, когда изо всех сил стараешься быть хорошим, надрываешь пупок, лезешь из кожицы..., а большинство всё равно старается макнуть тебя лицом в какашечку... часть 2: ...а когда ведешь себя, как последняя скотина, сразу появляется очередишка почитателей...
Ванька стоял за дверью, но это его стояние сложно было бы и неправильно назвать «стоял». Шхерился он там. Прятался. И выжидал, когда уйдут из коридора эти трое. Он готов был так простоять и час, и два, и больше, если понадобится. Жаль, окно закрыли, а то бы он уже давно через окно вылез и — огородами, огородами — до дома. Дома хорошо. Дома он сам по себе. Дома он — лучший. Самый умный, самый красивый и самый хороший. Вообще — самый-самый.
Хотя… Если он не разрулит ситуацию в школе безболезненно для себя, то и дома могут начаться проблемы. Отец, вон, вчера уже спрашивал, что он, Ваня, гулять не идет. Ага, не иду — не хочу потому что. Но внутри-то, внутри самого себя он знает, что не не хочет, а боится. Боится до жути, до судорог, до паралича боится. Что его во дворе дожидаются. Или не дожидаются, но могут увидеть. И тогда… — тогда он домой придет в таком виде, что… мама родная не узнает. И начнется… Родители у него хорошие, но какие-то отсталые что ли… — верят, что можно все по-честному. Может, и можно. Но не сейчас и не в этой ситуации. И все равно, он, Ванька, считает, что он прав. Прав он! Да только вот отстоять сейчас правду свою не может. И слава о нем сейчас по всей школе — как о стукаче. Но не мог он смолчать. В любом случае бы сказал. И он ведь не тихой сапой пошел и наябедничал. Нет, он открыто и честно при всем классе сказал, кто это сделал. И ведь он пытался их отговорить, пытался убедить, что так нельзя, неправильно это. Не послушали. Решили, что он, с одной стороны — боится, а с другой — что нет у него интереса к ним присоединяться, у него ведь по итоговой контрольной пять, а не двойки, как у них. Вот они и… Но он сразу говорил, что, если будут спрашивать, он — скажет.
Ванька — «стукач»
Класс гудел. Не просто гудел, а бушевал, визжал и возмущался. Как так?! Да права она не имела! Конец года! Неужели не могла просто взять и поставить тройки? Они, что — уроды что ли, чтобы в июне ходить и заниматься?
— Ребя, у меня идея. Слушайте сюда.
— Какая идея? Что — самый умный?
До этого уже отвергались самые разные предложения: нажаловаться родителям, пойти к директору… — они все равно окажутся крайними, еще могут и официально всем двойки поставить. И куда им с этими двойками? В шарагу?
— Не. Слушайте: давайте инфу о том, что Марь Иванна с Сан Санычем, ну, того, сделаем достоянием гласности. Ей тогда точно не до нас будет! Своих проблем будет хватать.
Вся школа, за исключением взрослых, знала, что у учителя физики, Александра Александровича, и учительницы по русскому, Марии Ивановны, роман. Школьники уже давно, с самого Нового года, видели их вместе — то в парке, то в кино, то просто по улицам гуляют. Целуются. Он ей цветочки дарит. Все бы ничего. Да только вот жена есть у Сан Саныча. И жена эта — директор школы.
— Пашка, ты — гений! Точняк!
Ванька пытался отговорить их, убедить всех, что так нельзя, так неправильно, нехорошо так. Что давайте лучше по-хорошему с Марьей Ивановной договоримся. Словами. Она поймет, пойдет навстречу.
— Чёж она тогда сразу тройки не поставила?! Ага! Хорошая! А мы — плохие? Хорошая — с чужим мужем путаться!
Ну и… через три дня на сайте школы появился материал — видео и фото, где Марь Иванна с Сан Санычем вместе. Да нет, так-то ничего особенного: ну, идут, за руки держатся, целуются… Только вот сайт официальный, да и жена у Сан Саныча — директор.
Первым к ним в класс прибежал сам Сан Саныч. Сообразил ведь как-то, что это именно их класс повинен.
— Кто? Ну, вы и…! У кого ума хватило?! Узнаю кто — мало не покажется!
Но класс сидел и ухмылялся: а чё? А ни чё — Сан Саныч взрослый, а мы все еще маленькие. Что он может сделать? Да ничего. Ему же и статья, если что. Так что все эти угрозы — пустые.
Здесь Ванька смолчал. Но когда в класс зашла Марь Иванна, глаза зареванные, взгляд потухший, и тихо спросила: «Кто?». Вот тут Ванька и сказал.
***
Домой Ванька пришел позже обычного. Родители уже волновались. Переживали. А как же: они сегодня вечером улетают в очередную экспедицию. Завтра приедет мамина сестра — тетя Катя, чтобы за ним присматривать. А родители спокойно могут ехать — учебный год закончился.
Родителей проводил, дождался, когда самолет взлетит. Домой его привез сосед — родители заранее с Петром Семёнычем договорились, что он их вперед отвезет и Ваньку потом домой.
Времени уже первый час ночи, а Ваньке не спалось. Завтра — итоговый классный час. Формальность, но все же. Не ходить — слабость свою покажет. Придти — точно отметелят. Тихо где-нибудь подкараулят и устроят темную. Такое уже в школе бывало. Отметелят — ладно. Синяки заживут, ссадины — тоже. Но не нравилось Ваньке, что таким образом правда, его правда, будет побита. Вроде и не слаб он физически, но никогда не применял свою силу для того, чтобы что-то доказывать. Это ведь плохо. Но и никогда у него не было таких ситуаций, чтобы противников был численный перевес. Когда их много — слушать не будут. Стадный инстинкт возьмет верх.
Знал бы раньше, что такое будет — ходил бы в какую-нибудь секцию: бокс или карате… Наподдавал бы всем. Показал бы, что и правда за себя постоять может.
«Стукачей учить надо!»
— Стой!
Ванька остановился. Обернулся. Не бежать же в самом деле, хотя он знал, что если бы сейчас ноги в руки — фиг бы кто его догнал. Дыхалка у них не та: курят, да и пьют все.
Стоят сзади. Пятеро. И Петро — сзади. А как иначе? Петр — идейный организатор, нечё ему вперед лезть, он — мозговой центр, а не физическая сила. Виталя — боксер, плин, юный. Все мозги свои боксом и амфетаминами уже вышиб. Только и есть, что слепая сила. Санька — тоже самое. В одну секцию ходят. Амиль, Эрик и Колька ни в какие секции не ходят, но драться умеют, во дворе не раз всякие драки и разборки по их инициативе начинались.
— Ну что, Ванечка-Манечка, небось в штаны уже наложил?
Гы-гы-гы, раздался дружный смех. Шутка всем показалась удачной. А чё? Эт ведь девчонкам пристало ябедничать. А пацанам — нет.
И началось. Ванька не помнил, кто его первый ударил. Сперва только пытался отразить удары, блоки ставил. А потом… потом, что-то такое вспыхнуло в его мозгу и вызверилось. Он пытался это удержать, не пустить наружу, но как отрезало. Дальше он уже ничего не помнил.
Пришел в себя от того, что руки не слушались его. Понял, что какой-то взрослый и не хилый так-то дядька держит его за руки. Вроде и не сильно держит, а руки — как парализованные.
— Ну, что? Вижу, пришел в себя. Сядь здесь. Никуда не уходи, а я посмотрю, что ты с ними натворил.
Мужик отошел. А Ванька только сейчас заметил, что трое из пацанов валяются на земле, судя по всем — без сознания, а еще трое — прижались к стеночке, все бледнючие и трясутся.
Мужчина молча и неторопливо осмотрел каждого из лежащих: пульс есть, кости целы, внутренних повреждений, похоже, нет. Жить будут. Затем он подошел к тем, что так и стояли около стенки.
— Ваши друзья?
— Ддаа…
— Я сейчас приведу их в чувство. А вы проводите до дома.
— Сспп… спасибо.
Лёха. И Ванька
Лёха (какой, какой — Тыгырнов, конечно) сидел. Еще лет пять назад он бы в такой ситуации сидел, матерился и пил. Сейчас просто сидел и ждал. Ждал, когда Ванька выйдет из-под наркоза. И вспоминал. Вспоминал как бы со стороны, как сторонний наблюдатель.
Он шел домой. Свернул за один дом — тропка там такая есть — срезать прилично можно, но народ там ходить не любит: темно, гаражи еще со сталинских времен, да пьяные подростки тусуются. Пошел он по этой тропке, и сразу между гаражей увидел: пацаны дерутся. Только это была уже не драка. Алексей лишь один раз видел такое со стороны, да сам «делал», когда учился управлять собственной энергией. И сейчас, здесь, между гаражей, энергия, направленная на разрушение, в чистом виде, в образе мальчишки-подростка просто уничтожала шестерых других. У Лёхи тогда одна мысль успела мелькнуть: «Как? Пацан ведь мелкий! Как он это смог?!». Но сразу же стало не до этого: остановить, парализовать, перехватить, а то порвет всех в клочья и не заметит, а потом и вспомнить не сможет. Слава Богу, останавливать такую энергию в других он тоже научился. Не научился бы — и его бы этот пацаненок смешал с землей.
Остановил. Дождался, когда тот придет в себя. Пошел других осмотрел. Живы, и еще пока без серьезных телесных. Видимо, просто со страху сознание потеряли. Поэтому им и повезло, так как еще трое на ногах были и сперва надо было их уничтожить. Но до них Ванька не успел добраться. Алексей уже блокировал энергию.
Пацаны пришли в себя, опять же — не без помощи Алексея. Пока они приходили в чувство, Лёха задавал им вопросы, чтобы прояснить ситуацию. Как говорится — кто прав, кто виноват.
Если те все верно изложили, прав Ванька. Ладно, с этим можно позже разобраться.
Вернулся к Ваньке. Плин, а у мальчонки — ножевое ранение. Вызвал скорую. Пока скорая ехала, остановил кровотечение. Но и так видел, что крови тот уже немало потерял.
Скорая приехала. Капельница. И с воем сирены в больницу. Операция. Задета печень. Внутреннее кровотечение. Нужна кровь. И группа у пацана редкая: четвертая положительная. У Лёхи такая же.
Сделали переливание. Хорошо. Да, выживет. Вовремя его привезли.
Поехал к пацаненку домой. Родители, наверно, уже на измене.
Приехал. Позвонил. Дверь открыла женщина. Где-то он вроде её когда-то видел. Нет, не мать она Ваньке. Тетка. Да, зовут ее Катерина, можно — Катя. Родители? Родители уехали. И тут он заметил на серванте фотографии. Это Ванька. Ванька с родителями. Мать у него тоже смутно кого-то Алексею напомнила. Еще фотографии. Альбом. Его он от нечего делать решил полистать. Пока Катерина собирается. Суетится больше. Ну, да, часа два в запасе есть. Доктор сказал, что Ванька раньше, чем через четыре часа из-под наркоза не выйдет.
Вот он листает альбом, падает фотокарточка. Он ее машинально подбирает и также машинально смотрит. Фото пятнадцатилетней давности. А на фото — он и Ирина…
— Катерина! Катерина! — Алексей уже вспомнил Катерину. Катька — младшая сестренка Иришки. Встречался он тогда с Иришкой — студенткой-третьекурсницей. Потом что-то они не поладили, и дружба-любовь прекратилась.
И теперь выходит, что это его сын прооперирован. Его сын выходит из под наркоза.
Его сын…
«Да, Боже, знаешь, если бы ты существовал в том виде, в котором тебя представляет большинство, я бы тебя напрямую спросил: Зачем? За что?
Нет, я тебе, конечно, благодарен. Без всякой иронии и насмешки. Сын — это много значит. Но ко многому и обязывает. Сейчас я знаю, что у меня есть сын. Но я даже ни ему, ни его матери не могу сказать, что вот он я, я — его отец. Или, ты считаешь, что и обычным людям в обычной жизни так следует поступать? Узнал, что у тебя есть ребенок, и тихо молча радуйся. И не лезь при этом в чужую жизнь. В семью, которая его вырастила, воспитала. Возможно, что ты и прав.
Но мне ты в любом случае не оставляешь выбора. Только показываешь. Даешь. Моё. Но не для меня».
— Алексей, — Катерина снова позвала Алексея и даже дернула за рукав. Он молча повернулся к ней, — Алексей, сколько еще ждать?
— Если все хорошо, то примерно час.
— А…, — Катерина хотела поговорить с ним. Просто ни о чем и обо всем. Для того, чтобы разбить эту тишину. Тишину ожидания и напряжения, которая впивалась в нервы, крутила и выворачивала их. Но её невольный сосед уже отвернулся.
«Странный он какой-то… Вроде нормальный и даже симпатичный. Но странный. Будто ему все нипочем. Хотя, что это я? Какая ему разница? Просто выполняет человеческий долг. Удостоверится, что с мальчишкой все в порядке и уйдет по своим делам. Нет, он не такой. Когда он пришел, было такое впечатление, что он готов меня в сумку запихать, и бегом обратно в больницу. Нет, не суетился. Не торопил меня. Но по глазам было видно, что, если что, он действительно так и сделает. А сейчас сидит — не шелохнется. Спокойный.»
Алексей видел, что Катерине тяжело, что ей хочется поговорить. Мог бы и поговорить, но не стал. У Катерины, он это еще с тех времен помнил, когда с её сестрой встречался, все мысли были на лице написаны. А уж на счет поговорить — тут ей не было равных. О чем угодно, лишь бы не молчать.
«Катерина, Катерина, где твоя сестра Ирина»… Так, бывало, Леха обращался к Катьке, когда хотел быстрее отвязаться от не в меру говорливой девчушки. Ирина… И ведь не сказала ему. Ни словом не обмолвилась. А ведь они с ней пару раз сталкивались, уже после того, как перестали встречаться. Еще через некоторое время он узнал, что она вышла замуж за аспиранта с их кафедры. Подумал еще тогда: И где, Ирина, твоя любовь, если так быстро выскочила замуж?
Ладно, об этом потом. Сейчас не время. Потом он и вспомнит, и узнает то, что не знает сейчас. Потом. Позже. Сейчас главное — Ванька. Как быть. Что сказать.
Что сказать? — Да ничего. Ты ему лишь биологический отец. И, как бы Лёхе ни хотелось дать знать о себе, как об отце, он знал, что смолчит. Ни слова не скажет. Все равно не дадут. Проходили. Знаем.
Анюта
Как-то весной, года два назад, шел Лёха по улице. Что он тогда остановился около того дома? — сам не знает. Остановился, и все тут. Вокруг шла стройка. А этот старый дом еще не снесли. В какой-то миг стало тихо. Бывает такое. Даже во время сражения может настать на секунду-другую тишина. Что уж говорить о стройке. И вот в этой тишине Леха отчетливо услышал детский плач. Огляделся вокруг: никого из детей нет. А плач продолжался. Заблудился? Потерялся? Леха стал прислушиваться. Плач доносился откуда-то снизу. Понятно. Алексей тогда даже улыбнулся. Вспомнил свое детство, как тоже любили играть в старых домах. Прятаться там здорово. Наверно, тоже детвора играли, а кто-то один так хорошо спрятался, что все ушли, забыв про него. А сейчас вылезти не может. Боится. Одному ведь страшно.
Леха пошел вдоль дома. Около одного подвального окошка плач стал громче. Только вот окно закрыто. Да и маленькое. Лёхе точно в него не пролезть. Значит, надо изнутри. Пока искал вход, понял, что дом, по сути, уже наполовину снесен. Не успели полностью снести. Или что-то помешало. Он вошел в дом. Плач стал тише. Почти не слышно. И где тебя тут искать? Вышел обратно на улицу, бегом вернулся к тому окну, из которого отчетливо доносился плач.
— Эй! Слышишь? Не плачь. Я сейчас спущусь. Помогу. Ты где?
— Тууууут, — и снова плач.
— Понятно. Жди.
Внутри дома сам черт ногу сломит. Тут и там торчали покореженные балки, зияли провалы в полу. Тоже мне, казаки-разбойники! Нельзя было найти места получше? Совсем не соображают.
Наконец Лёха добрался до двери в подвал. Металл. Да еще замок висячий. Плохо дело. Ладно, прорвемся. Где наша не пропадала? — и нигде не пропала.
— Я здесь. Ты слышишь меня? Отзовись.
— Слышу. Тууут я, — ребенок говорил, перемежая слова плачем.
— Ну. Успокойся. Все хорошо. Сейчас я спущусь и помогу тебе выбраться. Ты можешь подойти сюда?
— Нееет, — и снова плач.
— Идти не можешь? Больно что-то? Или боишься?
— Неееет. Я его не могу оставииииить…
Дело дрянь. Ребенок там не один. А со вторым что? Ладно, если просто потерял сознание. А если что серьезнее? Упал, ногу сломал или напоролся на что-то и сейчас лежит там, истекая кровью?
Можно бы, конечно, на стройку сгонять — и инструмент взять, и привести подмогу, но на счету каждая секунда. Лёха осмотрелся вокруг. Увидел упавшую балку.
«Вот ты, родимая, мне и поможешь».
С третьего удара замок упал. Открыл дверь. Чёрт! В подвале как после бомбежки. Лёха никогда не видел подвалов после бомбежки, но почему-то именно такое сравнение пришло на ум.
— Я уже иду.
В ответ Лёха услышал только всхлипывания. Сориентировался на звук. Пробираясь, где ползком, где на карачках, он двигался к цели. Наконец его глазам предстало более-менее свободное и чистое пространство. И вот в центре этого пространства сидела девочка. И плакала, уткнувшись в колени.
Алексей огляделся. Второго ребенка нигде рядом не видно. Кого же она оставить не может? Куклу, поди… Бывает, что и кукла тебе ближе и дороже самого дорого друга. Если друзей нет. Ладно, разберемся.
— Всё. Я здесь. Сиди, не вставай. Сейчас подойду и помогу.
Дойдя до ребенка, Алексей увидел и понял, в чем причина детских страданий. Рядом с девчушкой лежал щенок. Вернее, уже труп щенка.
— Ну, всё. Всё хорошо. Я уже здесь. Давай посмотрим: руки, ноги целы. Что-то болит?
— Нееет. Со мной все в порядке. Он, ооон не двигается и не встает. Что с ним? Он заболел? Да? — на Лёху смотрели два огромных голубых глаза. Смотрели с верой и надеждой. И слезы моментально высохли на детском лице. Как же: пришел взрослый и сильный дядя — он сейчас все скажет, поможет… Он же — взрослый.
Девчушка продолжала то гладить, то теребить за лапы щенка. Пытаясь заставить его подняться.
— Он заболел, да? Мы ведь его вылечим? Правда? Вы мне поможете отнести его в больницу? Ему там тетя укол поставит и он выздоровеет. Да?
Вот как сказать ребенку четырех лет, как ему объяснить, что это всё: это конец. Конец жизни для щенка. Что он мертв и больше никогда не встанет. Как?! Как это объяснить ребенку?
Алексей снял джинсовую куртку и завернул в нее щенка. Не оставлять же его здесь. И все вместе они стали выбираться наружу. Он отвел тогда первым делом ребенка в больницу. К знакомой. Девочку на сутки положили в палату. Когда пришли в больницу, выяснилось, что самым пострадавшим оказался Лёха: куча рваных ссадин и царапин.
Анюта. Так ее звали. Тогда ей было четыре с половиной года. Стало тепло и она сбежала из детского дома. Родители? — она не помнит родителей.
Алексей помнит, как на следующий день он забирал девочку из больницы, как они хоронили щенка… соврать ребенку и обмануть его он не мог. Хотя можно было бы сдать трупик в ветклинику на утилизацию, а девчушке сказать, что собачку положили в больницу лечиться…
Как он выяснял, кто она и откуда. Как потом стал заниматься оформлением документов на удочерение. Все было на мази. Но потом пришел он. Кто он? Он — это он. Скажем так — вышестоящий. Откуда? Ну, не из Организации Объединенных Наций и не из Евросоюза, однозначно.
Пришел и просто сказал: нельзя. Тогда Леха пытался спорить, доказывать. Но, не смог.
А сейчас понял, что да — нельзя. Ведь это такая привязка, это такой магнит, это самое слабое и уязвимое звено.
Алексей оторвался от своих воспоминаний.
— Катерина. Пора. Ивана сейчас будут вывозить из реанимации. Он очнулся после наркоза.
— А вы как знаете? — женщина смотрела на него во все глаза. Еще бы! В коридоре никто не появлялся, никто не звонил, а он так уверенно ей говорит, что пора.
— Внутренние часы, — сказал Леха и улыбнулся, глядя на Катерину: все её мысли, как и раньше, можно было прочитать на лице, — Нет, Катя, я — не Штирлиц. Просто я знаю, что пора. Он очнулся.
Начало: Лёкинак Тыгырновский. «Код времени» или — всё в тебе
